Тосты Чеширского кота - Бабушкин Евгений
– Ценные предметы гражданского гардеробу следует сложить отдельной укладкой для отправки вашим семьям по почте, – объяснил Грибной Прапорщик.
Подходящих вещей не нашлось ни у кого. По старой российской традиции в армию ехали в том, что не жалко выбросить.
– Все равно скоммуниздят, – объясняли нам перед призывом бывалые, отслужившие пацаны…
Все живо поскидывали вещи и принялись торопить одного отстающего, которым оказался хмурый парниша полутораметрового роста. Он медленно и крайне основательно складывал стопкой свое ветхое бельишко, не обращая внимания на суету вокруг.
– Эй, боец, давай поживее, – подскочил к нему Грибной Прапорщик.
– Я поживее не могу, – подумав секунд десять, ответил парниша.
– Это как так не могу? – изумился прапор, отвыкший от подобных ответов.
– Это так вот, что человек я такой, серьезный и основательный, – невозмутимо сказал коротышка, продолжая пристраивать мрачные носки на вершину бельевой стопочки.
– Надо же, – проскрипел Грибной Прапорщик, – Какой ты солидный! Фамилия?
– Батюков. И чё? – ответил полутораметровый.
– Через плечо, – тонко сострил прапорщик, – ты прямо министр какой-то, Батюков! Атаман и предводитель. Гонору имеешь много. А ну, встать, Батюков! Мать твою через ехидну, в три просвета с разгону!
Парниша вскочил, чем вновь заставил оторопеть товарища прапорщика.
– Что же это такое… – растерянно пробормотал прапор, упершись тяжелым взором в нечеловеческой величины и корявости мужское естество молодого бойца.
Мы сгрудились вокруг. Действительно, от такого зрелища всех взяла легкая оторопь.
– Как же тебя призвали-то, Батя? – спросил кто-то из толпы, – ходить-то не мешает?
– Доктор на призывном сказал, что я в корень пошел, – объяснил Батюков. – Да и в леспромхозе мы больше на лыжа́х, широким шагом. Ходю себе, ничего… – и Батя добродушно улыбнулся, явив отсутствие двух верхних зубов.
– Ладно, хлопцы, – сказал Грибной Прапорщик, – хорош пялиться на пацана. Каким его мамка уродила, таким он для Красной Армии и сгодится, на страх супостату. Весь целиком. Айда мыться.
У входа в мыльный зал нас уже караулил старослужащий фельдшер Аркаша. Как и встреченные нами по дороге солдаты, он был в синей квадратной шапке и ушитых до лосиной узости бриджах. Аркаша производил первичный медосмотр, а именно – спрашивал всех громогласно и весело о наличии мандавошек, причем ответов не слушал вовсе.
Парная оказалась заперта на ключ. Аркаша пояснил, что парная полагается только товарищам офицерам и туда не пускают даже дембелей. Горячая вода не каждый раз. Это сегодня дали по-ленински кипяточек, исключительно в честь молодого пополнения гусей…
Фельдшер, похохатывая, расхаживал между нами полностью одетый и даже в валенках на резиновом ходу. От него изрядно попахивало козлом.
Один из наших сотоварищей, получивший еще на призывном пункте, за добрый нрав и врожденную интеллигентность, прозвище Чучундра, обратился к Аркаше с вопросом. Не снявший тяжелых очков даже в бане, Чучундра поинтересовался вежливо, не желает ли товарищ военфельдшер помыться. Ну, раз уж представилась такая возможность – горячей водой.
– Еще чего! – захохотал Аркаша. – Я – дембель! А дембель должен быть толстым, грязным, веселым и ленивым!
(Необходимо заметить, что фельдшер вполне соответствовал собственному определению).
Услышав это, стриженый наголо, с бешеными синими глазами призывник, или точнее сказать, с сегодняшнего дня – гусь, повернулся ко мне.
– Верю! – сказал он пафосно, – верю, братушки, что с сегодняшнего дня нас всех ожидает новая, необычайно интересная жизнь, о которой мы не могли и мечтать!
Тут один из его дружков с татуировкой AC/DC на плече и шрамом через бровь, вылил златоусту на голову таз воды и прервал высокую речь.
Отфыркавшись, говорун представился:
– Панфил. Это погоняло! (затем он назвал свое имя) Я из Дудинска. Будем знакомы?
– Бабай. Из Туймадска. (я тоже назвал имя) Знакомы будем. Мы пожали друг другу мокрые руки.
2
…Через полчаса нас, переодетых в новенькую, пахнущую креозотом форму, отвели в учебную роту два сержанта, Налимов и Рязанов. Именно там, в учебке, в течение полугода нам предстояло осваивать некие секретные военные умения, о которых нам пока не говорили.
…Место это называлось «бытовая комната». Бытовкa. Стены ее были украшены пугающими черно-зелеными плакатами. Изображенные на них, похожие на покойников, солдаты c восковыми лицами, в пять приёмов наматывали белоснежные портянки. Другие плакаты поясняли, как пришивать к форме погоны, петлицы и прочие шевроны. Всё было размечено по миллиметрам. Неточности не приветствовались.
Отдельно поражал воображение плакат, иллюстрирующий процесс подшивания подворотничка. Великая премудрость заключалась в том, что шов являлся секретным, а нитки не должны были быть заметны снаружи.
В бытовке сержант Рязанов бросил на стол сверток белого ситца и заорал:
– Вот подшивка!!! Там иголки!!! Здесь нитки!!! Подшивайтесь!!!
– А как это, простите, подшиваться? – спросил интеллигентный Чучундра.
– Так мы вам покажем!!! А тебе, гусяра, особенно!!! – заорали хором Рязанов и Налимов.
И они нам действительно показали…
Сержанты выдали нам огромные иголки и выкатили на столы три великанских катушки, черную, белую и зеленую. С сегодняшнего дня три этих цвета заменили нам все цвета радуги. Мы превращались в черно-бело-зеленых дальтоников на два ближайших года. Процесс пришивания и подшивания начался. Дело шло верно, но очень уж медленно. Кровь из исколотых пальцев пачкала нитки. Пришив одну из деталей, следовало предъявить её для осмотра сержанту. Тот, взяв деревянную замусоленную линейку с чернильной надписью «ДМБ-83», производил тщательное измерение и, найдя неточность, отрывал к черту, пришитое.
При этом сержант восхищался:
– Прекрасно сделано! Но можно намного лучше!
Около часа ночи солдат, запомнившийся мне в бане татухой AC/ DC, осторожно поинтересовался у товарища сержанта, когда же мы пойдем спать.
– Боец! – радостно закричал сержант Рязанов, – солдаты никогда не спят! Солдаты иногда только отдыхают.
– Ну, когда тогда отдыхать? – не унимался татуированный. – А то меня ещё с проводин плющит, как черепаху.
– Так скоро уже отдыхать, – обнадежил нас сержант Налимов, – вот все пришьете и отбой.
Закончили мы в три часа ночи. Еще какое-то время сержанты учили нас наматывать портянки красиво.
– Намотано правильно. Но не красиво, – говорил Налимов, – необходимо перемотать. Вы же, гусяры, в Красной Армии. А красная – значит красивая. В армии красивым должно быть все. И душа, и мысли, и лицо… и портянки. Короче – перемотать!
Наконец, настал долгожданный час отбоя.
– Настоящий усталый солдат укладывается за сорок пять секунд, – объяснил нам сержант Рязанов. – Если боец не успевает отбиться за сорок пять, значит, он недостаточно устал. А если ещё не устал – продолжаем тренироваться.
– Рота! Сорок пять секунд, отбой! – закричал Рязанов. Через короткое время стало совершенно ясно, что мы еще не вполне устали, поскольку уложиться в отведенное время не удавалось никак.
Рязанов зажег спичку, сказав нам, что горит она сорок пять секунд. Ясно дело, что никто ему не поверил. Но временем, впрочем, как и пространством в учебной роте заведовали сержанты.
– Быстрее, пальцы жжет, – кричал Рязанов, удерживая пылающую спичку за самый кончик.
Но мы все равно не успевали.
– Он их, сука, бензином пропитал, – шепнул мне Панфил, – горят довольно быстро…
Раз за разом мы строились в коридоре и неслись в кубрики, сшибаясь между собой, подковывая голени товарищей неразношенными кирзачами. Отбиться вовремя не удавалось никак. Каждый раз кто-то не успевал и сержант Рязанов, спаливший уже весь коробок, мяукал противным хриплым тенорком:
– Не успеваем!
А сержант Налимов подвывал на октаву ниже:
